Варфоломеевская ночь
|
Гарнизонный Дом Офицеров. |
После неудачного дебюта в кинотеатре «Спартак» я «переводом»
устроился в полувоенную организацию – симферопольский гарнизонный Дом
офицеров. Перевод был недолгий – через улицу. В конце 60-х годов там
работали директором подполковник Лёвачкин, а его заместителем - майор
Варфоломеев. В подвале внутреннего дворика трудился пожилой художник
Виктор Попов. Когда узнал, что у него появился юный помощник, сразу
же взял в оборот.
– Так, давай не нарушай традиций «художественной элиты». С тебя первый
взнос.
– Какой такой взнос? Что я ещё успел нарушить?
– Ну что, не понимаешь – чекушку! Какой же ты художник?
Пришлось «доказывать» свою причастность к миру «богемы» – срочно покупать
в «девятке» за рубль восемьдесят бутылку водки.
– А пирожок?
– Вот вам два.
Дрожащей рукой художник налил в баночки из-под гуаши прозрачную жидкость.
– Ну, давай!
Выпив, я и в самом деле почувствовал себя «великим художником».
– Тебе сколько лет-то?
– Шестнадцать
– Эх, где мои шестнадцать…
Так началась моя «суровая» работа-служба в полувоенной
организации. Каждый день к нам в подвал спускался Варфоломеев и давал
команду. Нет, не «смирно». Всего-навсего «срочно», между окнами, где
сейчас расположилось кафе в «африканском» стиле, написать афиши-щиты.
– К нам в Симферополь приехал знаменитый певец. Говорят, у него в горле
кусок золота. Выступать будет у нас в Доме офицеров, на втором этаже
в центральном зале. Обладателем «куска золота» оказался Валерий Ободзинский.
Вся страна боготворила этого молодого романтического певца. Женщины
«таяли» от его голоса, а всесоюзная фирма грампластинок выпускала диски
с его песнями миллионными тиражами. Это был кумир молодёжи. Молодёжи,
которая ещё не знала собачьего слова «секс», а мечтала о чистой искренней
любви. По вечерам в Доме офицеров устраивались молодёжные танцы. У входа
стояли помощники полковника Лёвачкина и бдительно пропускали только
ребят в галстуках. Девушки проходили свободно. Голос Ободзинского звучал
с пластинок, с ленточных магнитофонов, группа электрогитаристов душевно
вытягивала:
|
«Эти глаза напротив –
Калейдоскоп огней,
Эти глаза напротив
Ярче и всё сильней.
Эти глаза напротив –
И больше нет разлук
Эти глаза напротив –
Мой молчаливый друг…» |
Пары медленно покачивали бедрами, стараясь попасть
в ритм мелодии. Ребята были галантны, девушки стыдливо прикрывали глаза,
не решаясь взглянуть на партнера. В самом разгаре танцев выключался
свет и на огромном экране появлялись Вицин, Никулин, Моргунов со своей
собачкой, не терпевшей запаха самогонки… Мало кто из танцующих в этот
момент любил Леонида Гайдая, но доходы Дома офицеров как-то надо было
пополнять, хотя бы и таким варварским способом.
В мои обязанности входили объявления, «молнии», соцобязательства,
реклама, разнообразная наглядная агитация, восхваляющая социалистический
образ жизни советского офицера и солдата. На фоне любителя чекушек я
выглядел чуть ли не главным художником Симферополя. Непьющему художнику
доверяли. Постепенно в коллективе меня стали ценить и даже уважать,
хотя в 16 лет в головах у нас ветер дальних странствий, жажда неосознанного
счастья и ещё непонятной безбожной «любви», которая в мужских компаниях
именуется гораздо проще… До службы в армии оставалось целых два года,
и военную науку приходилось осваивать уже сейчас. Однажды к нам в подвал
вбегает запыхавшийся майор Варфоломеев.
– Так, ребята. Сворачиваемся.
– Что случилось? Враг у стен города?
– Ещё хуже. Срочно к нам едет… да нет, не ревизор. Комиссия из штаба
округа. К утру «кровь из носа» надо оформить стены по строевой и политической
подготовке советского солдата.
– Почему же утром не сказали?
– Только что пришёл приказ. Давайте, ребятки. Ну, надо, надо…
Ох уж это пресловутое «надо». Ну, такой уж у нас народ, как пел тогда
В. Высоцкий:
|
«Если Родина в опасности,
Значит всем идти на фронт!» |
Началась наша ночная эпопея. Весь Дом офицеров вдруг
пришёл в невообразимое оживление и движение. Кто-то заносил огромные
стенды. Это были квадратные, треугольные, круглые, ромбообразные чудовища,
которые предстояло обтянуть мокрым картоном, дождаться его высыхания,
загрунтовать, опять ждать. А писать на них уже некогда. Над душой стоит
несчастный майор-парторг. Бледный, голодный, затурканный любимой партией.
– Давайте, ребятки, давайте, родные.
Ещё немного, и он бы произнёс слова Прохора Громова из романа «Угрюм
река»: «Давайте, ребятки, спасайте своё и моё; потом водкой зальётесь!».
Но «пожар» обещал ещё долго не гаснуть. До утра оставалось часа четыре,
а мы только-только приступили к тексту «Военная присяга». Впереди оставались
ненарисованные фигуры послушных солдат, выполняющих упражнения с автоматами.
Глаза слипаются, голодные, полусонные, как зомби, уже
трудно соображали, где наши войска, где американские, где атомные бомбы,
где снаряды для гаубиц. К утру «вымочаленные», с головной болью, голодные,
еле держимся на ногах. Перепачканные с ног до головы гуашью, по инерции
ещё водим плакатными перьями… в воздухе.
– Ну, ребятки, родина вас не забудет!
Но родине было не до наших стендов. Комиссия приехала только через неделю.
Проверяла финансовые дела бухгалтерии. Несколько дней я ходил мимо комнаты
«Боевой и политической подготовки», нервно передёргивая плечами, как
в тике.
В конце месяца, к октябрьским праздникам, работникам
Дома офицеров выдавали премии.
– Иди, там тебя ждут, тебе причитается! – Искривлённым ртом, Виктор
ехидно улыбнулся.
В бухгалтерии была длинная цепочка людей. Работники
стояли в каком-то молчаливом оцепенении. В центре бухгалтерии, как римский
император, с невозмутимым взором стоял подполковник. Наконец, подошла
и моя очередь. С улыбкой протянула мне беленький конвертик приветливая
молоденькая кассирша. С замиранием сердца я представил в своих фантазиях
«благодарную родину». В ещё свежем предании промелькнула «Варфоломеевская
ночь», наши бесконечные, бессмысленные, глупые авралы. Выйдя на улицу
Пушкина, уже не хотелось мечтать, открыл конверт и увидел красненькую
банковскую бумажку. На ней красивым шрифтом была отпечатана цифра «10»…
|