Дружеский шарж

Мечеть Кебир-Джами (освящённая в 1508 году, или в 914 году Хиджры – по мусульманскому летоисчислению) находилась в старом городе. Есть предположения, что цвет Мечети, сложенной из белого камня, дал название средневековому городу, обстроившемуся вокруг неё. Ак-Мечеть (Белая Мечеть) была первым и самым древним сооружением будущего Симферополя. Как и многие Православные церкви, мечеть была закрыта в 20-30 годы прошлого столетия. В 60-е годы в мечети был филиал областного кинопроката. Фильмопроверочный цех – так просто и ясно называла его мама. Конечно, было кощунством «ремонтировать» интерьер, обдирая рельефы и мозаичные орнаменты. Но «дело» сделано. Станки по проверке кино-продукции установлены. Каждый свободный от «художки» день я приходил в мечеть, где для меня был приготовлен столик для рисования. Нисколько не смущаясь от душераздирающего запаха ацетона, я с умилением рисовал огромные коробки фильмов, штабелями сложенные возле каждой «фильмопроверщицы». Фильмы были разные. Только что растиражировали киноленты «Человек-амфибия», «Живёт такой парень», «Девочка ищет отца». Задача проверяющих фильмы была простая – прокручивать на специальных станках новые киноленты и, с тряпочкой в руках, на ощупь проверять разрыв. Если кому в кинотеатре приходилось быть свидетелем такой сцены: «Эй, сапожник, включай скорее», свист, улюлюканье публики, топанье ногами, заглядывание в окошечко киномеханика, угроза кулаками и т.д., – так это «работа» моей мамы, вернее недоработка. Каждый обрыв плёнки необходимо зачистить лезвием и аккуратно склеить ацетоном. В итоге на полу возле станков образуется кучка вырезанных кадриков. Мне разрешали брать их домой. Ещё не вышедший на экраны Симферополя фильм я мог отрывочно предугадать по этим кадрикам.

В школе у девочек я был «героем». Какой девчонке не хотелось иметь кадрик из «Анжелики», «Королевы Шантеклера», «Когда деревья были большими», «Покровских ворот» и т.д.? В один прекрасный день я понял, что являюсь обладателем своей «валюты». Ну, как тут не дать списать алгебру за «Трёх толстяков»? Ну, как не провести политинформацию за симпатичных героев «Операции Ы»? В конец обнаглевши, я стал торговаться за натюрморт на уроке рисования… Полдня проведя в «художке», уже было неинтересно рисовать примитивные бидончики и яблочки. Стал «качарить» с уроков рисования. Дело дошло до принципиальной двойки по рисованию. Перед выдачей табелей за полугодие моя «валюта» перестала срабатывать. Перестал помогать «Кащей бессмертный», «Василиса премудрая» отвернулась от меня. Даже безотказная Настенька из «Морозко» крепко на меня обиделась. Спасла мама, принеся в школу табеля из художественной школы. Там были почти все пятёрки. Но вот с алгеброй по-прежнему было туго. Однажды со мной случилась пренеприятнейшая история. Дело в том, что у меня с моим соседом по парте, Володькой Горсковым, была договорённость о взаимопомощи: на уроках по моей любимой литературе сочинения, как правило, я писал за него и за себя.

Пока, подперев свою пухлую щёку кулаком, Вовка ломал голову над решением уравнения, я, делая вид перед учительницей, что занят тем же, сочинял эпиграмму, посвящённую ему. Незадолго до звонка Вовка украдкой положил на мою парту листок с контрольной по алгебре. Поставив на листке свою фамилию, я спокойно сдал его учителю.
– Ну что, успел переписать? – спросил Вовка на перемене.
– Как переписать?..
В замешательстве Вовка сказал, что уравнения, как назло, попались трудные, и потому он написал контрольную в одном экземпляре.
– Вот тебе на! Что же теперь будет?
– Обойдётся, – неуверенно произнёс Вовка, нервно пощупывая пушок над верхней губой, который я, когда хотел его подразнить, называл «молочными усами». Едва математичка – гроза всей школы – величественной походкой вошла в класс, меня стало знобить от волнения. Поздоровавшись с нами, математичка тут же обрушилась на Вовку:
– До чего ты распустился! Даже не соизволил написать контрольную, которая решает годовую отметку!
Пылающий, с взмокшим лбом Вовка мужественно молчал. Когда очередь дошла до меня, математичка с довольной улыбкой шагнула к моей парте и, похвалив, отметила, что я, как видно, на совесть проштудировал курс алгебры.
– Молодец, Герасимов.
– Это не моя работа! – не выдержал я, поднимаясь с места.
– Как не твоя? – нахмурилась математичка, тряхнув седеющей головой.
– Мне её Горский подарил.
– Неправда! Он сам писал контрольную, – стоически отверг моё признание Вовка.
– Это он ему подарил! Ему за это Герасимов сочинения пишет да карикатуры смешные рисует! – раздались хохочущие голоса местных ябед. Одна из них, соскочив с места, протянула математичке целый ворох моих карикатур на всех без исключения учителей, включая директора 21-й школы. Математичка рассматривала мои шаржи, и по её лицу уже можно было догадаться, чей она видит перед собой портрет. Когда дошла до своего портрета (а свои рисунки я мог узнать даже с обратной стороны), брови её удивлённо поднялись вверх, а вместо улыбки левый уголок рта скособочился совсем влево. Было очень смешно. Но мне было уж не до смеха.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Поглядев из-под нахмуренных бровей на меня, потом на Вовку, математичка вдруг, к всеобщему удивлению, поставила нам обоим по четвёрке.
– Тебе за честность и за карикатуры, – кивнула она в мою сторону.
На следующий день у всех учителей было смешливое настроение – шаржи на них были развешаны в учительской. Как только начинался новый урок, каждый учитель счёл долгом высказать мне своё мнение о качестве этих карикатур. Никто мне не мстил и ниже четвёрки в этот день не ставил, даже если я плохо знал их предмет, – никому не хотелось прослыть мстителем. Однажды, идя из школы, Вовка у моего дома замедлил шаг:
– Я хочу пригласить тебя домой.
Заметив моё замешательство, Вовка поспешил заверить меня, что его отец сегодня утром сам предложил ему привести меня к ним в гости:
– Ну, понимаешь… День рождения отца, пироги будут и всё такое. Помолчав, он вдруг хитро сверкнул глазами:
– Мне пришла в голову гениальная мысль: нарисуй моему папане его портрет. Это будет отличный подарок!
Вовкиного отца я однажды видел на главпочтамте (где позже был устроен выставочный зал для художников), он там работал экономистом-бухгалтером. Низкорослый, с густющими бровями и усищами, припорошенными сединой, он очень напоминал банкира.
– Ну как, нарисуешь? – спросил Вовка.
– Ладно, попробую – может лучше дружеский шарж, весело будет?!
Под выходной день, когда я был уже в костюме и волосы моей чёлки, причёсанной мокрым гребешком, лежали один к одному, за мной явился Вовка. Он был в новой бежевой куртке, очень идущей к его румянцу на щеках. Вовка жил неподалёку от нас, в хрущёвском доме, на улице Поточной (ныне улица генерала Захарова). Не спеша, мы поднялись по бетонной лестнице, дверь была приоткрыта. В нос ударил запах пирогов и ванили.
– Знакомьтесь, знакомьтесь! – любезно приговаривал Вовкин отец, подводя меня поочерёдно к многочисленным Вовкиным тёткам. Все как одна были гладко причёсаны на пробор, в кружевных воротничках, заколотых старинными брошками. Потом меня познакомили с другими гостями, собравшимися за именинным столом. Пылая от смущения, я опустился на край стула, стоящего рядом с Вовкиным.
– Рисуй, – скомандовал Вовка.
Я достал свой альбом и быстро-быстро принялся рисовать дружеский шарж на Вовкиного отца. Рядом Вовкины братья, совсем на него не похожие, помогая отцу разливать по бокалам красное, как рубин, вино, понимающе мне подмигивали.
– Глотни каплю! Это сладкое! – видя моё смущение, пододвинул ко мне Вовка наполненную рюмку. Начались тосты за здоровье именинника. Я залпом выпил налитое вино и принялся за дело…
– Ну, теперь твоя очередь, – шепнул мне Вовка, кивая на оконченный шарж. И тут я вспомнил, что Володя просил меня нарисовать папин реалистический портрет… На моём рисунке была изображена большая ванная комната с надписью «главпочтамт». В том месте, где сейчас в Доме художника с тыльной стороны стены центрального зала висит афиша, в 60-х годах был вход в главпочтамт. На моей карикатуре в центре зала стояла ванна, в которой возлежал Вовкин отец. Из крана вместо воды капают десятки, сотни конвертов, постепенно они превращаются в деньги. Вовкин отец довольный купается в этих деньгах. В ногах ванны прикреплена табличка «бухгалтерия». Лицо купальщика самодовольное и радостное. Огромные усы придают характерную особенность карикатуре.
– Всё! – выдохнул я дрожащим голосом и по кругу передал рисунок Вовкиному отцу. Но, к моему удивлению, вместо ожидаемых аплодисментов Вовкины тётки сидели с красными злыми лицами, обмахиваясь носовыми платками. Кто-то громко хихикнул. А сам именинник, нагнувшись к сыну, коротко произнёс:
– Не дружи с этим мальчиком!
Напрасно на обратном пути Вовка пытался успокоить меня, говоря, что у них в семье ничего не смыслят в искусстве и что я не должен ни на что обращать внимание. Но до самого моего дома я не проронил ни слова. Обида душила меня. Обида на самого себя. На следующий день, на первом же уроке, Вовке передали записку – вырванный из тетради листок, на котором был нарисован человечек с крохотным тельцем и огромной головой с раздутыми щеками. Без сомнения, карикатура изображала Вовку, потому что именно его дразнили головастиком. Глаза у него были плотно закрыты, а череп вскрыт, и место, где полагалось бы находиться волосам, занял рисунок учебника «Алгебра». Вовка моментально определил, чья эта работа. Он метнул проницательный взгляд на меня и на того, кто передал записку, но тут же их обоих заслонил живот математички.
– Что это у тебя в руке?
– Как что? Карандаш! – удивился Вовка, вставая и лихорадочно сминая карикатуру.
– А там?
Вовка не успел запихнуть бумажку в рукав.
– Ничего, – сказал он.

– Дай мне сюда это «ничего»!
Вовка не пошевелился. Скорей он проглотит карикатуру, чем отдаст. Класс затих в ожидании.
– Выйди из класса! – произнесла математичка.
В уборной Вовка уселся на подоконник и задумался. Но тут в уборную явился я, собственной персоной.
Математичка не пощадила и меня.
– А, ты здесь? – неизвестно зачем спросил я.
Вовка спрыгнул на пол и, как я, засунул руки в карманы.
– А что, нельзя?
– Да мне ничего…
– Не надоело карикатуры на порядочных людей рисовать?
– Обиделся?
– А ты, ты… – Вовка подбирал словечко пообидней. – Ты художник от слова «худо»! – И вдруг совсем по-другому спросил: – А кто ещё видел?
Я понял, в чём дело.
– Факт видели все. Вовка независимо плюнул в угол. Этого Вовка не мог перенести. Он рванул руки из карманов и, согнув правую, приготовился двинуть меня под рёбра, но… зазвенел звонок. Надо было бежать извиняться перед математичкой…