Цирковой художник

В 70-е годы в Симферопольском цирке работал художником пожилой грек. Звали его Анатолий Визиров. Никто не знал, как он оказался в Крыму. То ли его предки были крымские греки, то ли они были эмигрантами, не столь важно. Главное, все в цирке любили его и ценили за человеческие и профессиональные качества. Мастерская у художника была чуть больше клетки для дрессированных обезьянок. Чтобы туда попасть, нужно было «поклониться» по пояс этой комнатушке и втиснуться в импровизированные дверцы. В мастерской висели плакаты с изображениями слонов, тигров с раскрытыми устрашающими пастями, кошечек с собачками. Бережно художник хранил плакаты с его старыми знакомыми-приятелями клоунами Карандашом и Юрием Никулиным. Когда они приезжали в старый цирк, то неизменно заглядывали в коморку «греческого папы», как любовно окрестили его артисты. В коморке было невозможно тесно, но жутко весело. Никулин, как всегда, не мог удержаться, чтобы не рассказать последний анекдот, а Карандаш только ревниво морщился от десятки раз слышанных анекдотов Карандаш вообще с ревностью и тайной завистью относился ко всем успехам Юрия Никулина в кино и цирке, к всенародной любви к нему. Шли вместе по улице – узнавали Юрку, здоровались – с Юркой, а с ним, как с Юриным придатком, за компанию, показывая свою воспитанность. Художник со свойственным ему тактом и мудростью «гасил» всякие разногласия между товарищами.

В мастерской ужасно пахло казеиновым, столярным, рыбьим клеем, так что долго находиться в ней было невозможно. Согнувшись по пояс, приятели, корчась и держась за поясницу, вываливались из клетушки. В коридорах также стоял стойкий и привычный запах лошадиного пота, лошадиных «яблок», сена, соломы, талька, неизвестно ещё чем пахнущей арены и многие-многие другие странные, характерные, но до боли любимые запахи. Класса с пятого я повалился приходить к Анатолию Константиновичу. Когда-то он работал в системе Художественного фонда, знал много интересного о художниках, цирке, зверях. Его было интересно слушать. Когда художник говорил, улыбка не сходила с его лица. Даже рассказывая о серьезных вещах, о пережитой им блокаде Ленинграда, – не терял чувства юмора. В цирке работали мужественные, трудолюбивые, добрые люди, но без юмора их жизнь была бы невыносимой. После репетиций клоуны останавливали пожилого грека «поговорить о жизни», но весь разговор заканчивался анекдотами про Брежнева, Ленина, Чапаева или Петьку.

Однажды художник сделал мне подарок – подарил маленький этюдник для масла. Жил он в комнате, где когда-то останавливался знаменитый поэт Грибоедов. Сейчас здесь располагается магазин «Виалаки». В соседней двери располагался художественной салон. Я был на седьмом небе от счастья. Нёс новый этюдник через весь город. Специально не сел в трамвай, чтобы прохожие подивились столь драгоценному подарку. То, что я испытывал, держа в руках деревянный ящичек, было ни с чем несравнимо. Это было лучше, чем велосипед, о котором я втайне мечтал. Если бы мне подарили целый кондитерский магазин, это не произвело бы такого впечатления. Дома я открывал и закрывал этюдник. Нюхал и перенюхивал его внутренности. Счастье длилось до тех пор, пока я не убедился, что я толком не умею ничего рисовать с натуры. Ведь встать с этюдником в городе, прилюдно, для мальчишки тоже мужество. Уж слишком много умных и не совсем советчиков. Визиров же к моим «малюнкам» относился доброжелательно. Искренность его сквозила во взгляде, в жестах, в мимике, в том, какие он давал советы и каким мягким тоном их произносил. Самое главное – не сбиться с намеченного пути.

– В день обязательно делай хотя бы по одному рисунку. Пусть это будет зарисовка, этюд, набросок – не важно. Главное, чтобы была система и жёсткое правило. Хочется – не хочется, а одну работу, будь добр, к концу дня положи в папочку. Рисуй то, что тебе ближе. – Пейзаж, природа.
– Разве пейзажист не должен уметь рисовать и человека, животных, деревья, архитектуру? Разве начинающий художник вправе не знать законов перспективы, не должен задумываться над законами композиционного построения своих полотен?

Учитель разговаривал со мной, как со взрослым.

– Разве красоты нашего Симферополя, Крыма уступают красотам городов других стран, куда рвутся художники? А по богатству и разнообразию впечатлений какая страна может сравниться с нашим полуостровом? Ты, Лёнчик, любишь рисовать дождик, тебя прельщает экзотика цветущих пальм и глициний других стран, о которых ты мечтаешь? Но разве наше редкое Чёрное море не даёт этого полные пригоршни, щедро рассыпая цветовые блики солнца, неба, дождя, раздаривая их жадным ладоням лазурных волн и прибрежных рыбацких поселений, где трудятся люди, радуются жизни, любят, страдают, воспитывают деток, отдыхают на горячих крымских пляжах. Если тебя больше в твоих работах прельщает средняя полоса России – живописные берега Волги, Камы, родной тебе Оки, их живописных притоков – дерзай, пацан. Они к твоим услугам. Но при этом главное правило – вначале принуждай себя к работе. Не хочется, я понимаю, важнее футбол, хоккей, а ты принуждай и всё тут. Вдохновение, желание придёт потом, в процессе работы.

Часами можно было слушать наставления старого грека. Я стоял, раскрыв рот, стараясь не пропустить ни одного слова. В художественной школе нас было много, а тут я один. И мне, эгоисту, одному в подарок эти откровения.

– Стань любопытным к изучению прекрасного лица нашей страны. Изучай её долго и пристально, постоянно и вдумчиво, надо полюбить её, чтобы, поняв, суметь потом рассказать об этом всем людям. Простыми, казалось бы, пейзажами удивить равнодушных людей. «Как же мы раньше этого не замечали? Как же мы могли жить, не видя всего этого?» Разве люди не станут тогда от твоих пейзажей добрее и доброжелательнее друг к другу? Разве автоматически чуть-чуть не уменьшится зла на земле? Нужно работать так, как, например, работал в акварели Максимилиан Волошин, изучая таинственную и неуловимую жизнь моря. Это был величайший акварелист, тонко чувствующий Крым, Чёрное море. Так писать кружево волн, бегущих на прибрежный песок, фактуру усыпанного галькой мокрого берега, прихотливый след лодки на уснувшей глади воды, бег разметанных ветром облаков не умел никто. Прозрачность его акварелей поразительна. Но вместе с тем они подчинены у него законам познанным, уловленным глазами мастера форм, а рисовать таких непослушно-капризных натурщиков, как вечно бегущие вольные волны, как несущиеся низко над морем облака, – для этого нужен и особый глаз, и призвание, и специфически-художественная зрительная память. Всем этим Волошин обладал в полной мере. И если неблагодарные потомки и забыли о том, что в Крыму есть разрушающийся домик Волошина – история исправит со свойственной ей справедливостью эту забывчивость, отведя ему надлежащее место. Когда будешь в нашем музее, обязательно посмотри акварели Волошина. На всю жизнь они западут тебе в душу, а уж потом и рад бы, да не отделаешься от них. Будешь с восторгом смотреть на эти акварели, услышишь в них шум бури, и будет чудиться, будто солёный ветер долетает до тебя вместе с брызгами пены…